Станислав Наумов:

2. Публичность и публичное пространство. Ханна Арендт

Собственно самим понятием «Публичное пространство» мы обязаны исследованиям Ханны Арендт. В её представлениях пространство частного и публичного существовало всегда, являясь обязательным для человеческой деятельности и человеческих действий. Потому что «лишь действие непредставимо вне человеческого общества», потому что «только действие, поступок исключительная привилегия человека; ни зверь, ни животное не могут действовать; и лишь действие не может в качестве деятельности вообще двинуться с места без постоянного присутствия современников» [15,C.32-33].

Основанием своей концепции публичного пространства Х.Арендт положила взаимоотношения слова (речи) и действия.

Для Арендт речь и действие — деятельности, в которых человек проявляется собственную уникальность. Уникальность Арендт отличает от простой разности, как разность, доведённую до выраженности. Действие и слова — суть выражения различий, в которых появляется уникальность. «Говоря и действуя, люди активно отличают себя друг от друга вместо того, чтобы просто быть разными; они модусы, в каких раскрывает себя сама человечность. Это активное вступание в-явленность…» [15,C.229]. При этом для Арендт это проявление уникальности связывается одновременно с поступком, ответственностью и начинанием нового (инициативой). Эта же способность к новому, или проявление нового в публичном пространстве означает, как для самого выходящего в-явленность, так и для публичного пространства, что они «ускользают от всякой обозримости и вычислимости» [15,C.232].

Речь требуется действию (поступку, новому) не столько для объяснения, сколько для ответа на вопрос «кто ты?» [15,C.233]. И здесь теоретические конструкции Арендт смыкаются со ставшими хрестоматийными прикладными технологиями определения позиций и позиционирования в сфере общественных и маркетинговых коммуникаций (например, книга Джека Траута «Новое позиционирование»). Проясняющее качество речи и поступка делает так, что «поверх слова и поступка говорящий и действующий тоже выступает в явленность» [15,C.235]. Так появляется тройственный агент публичного пространства: сам говорящий и действующий, его действие и его речь. И ещё одну базовую характеристику отмечает Арендт: входящий в-явленное, как говорящий и действующий, входит туда не для сообщения о себе, а для того, чтобы вступить во взаимодействие с другими (здесь мы можем найти аналогии с сетевыми сообществами, в которых «Я» начинает играть вспомогательную роль по отношению к совместным действиями этого «Я» с другими).

Арендт выводит пространство публичного из Древней Греции, выделяя там, как не-публичное, приватное всё, входившее в экономику, в публичное относя в области политики, как области предъявления себя и области осуществления власти. Но при происходящей дифференциации мы сегодня можем говорить уже о разделении публичного, как области предъявления себя, области придающей как экономике, так и власти статус существования, и области власти, которая использует публичность, наряду с экономикой и даже отдельными людьми для придания себе статуса существования.

И всё же, по Арендт, уже у греков публичность главным образом была возможностью назвать себя, как отдельное, уникальное, и получить такой статус — индивидуального, а не коллективного неразличимого существования. «Полис, а стало быть само публичное пространство, было местом сильнейшего и ожесточённейшего спора, в котором каждый должен был убедительно отличить себя от всех других, выдающимся деянием, словом и достижением, доказав, что именно он живёт как один из лучших. Другими словами, открытое, публичное пространство было отведено именно для непосредственного, для индивидуальности; это было единственное место, где каждый должен был уметь показать, чем он выбивается из посредственности, чем он на деле в своей в своей незаменимости является» [15,C.55]. Это особенно важно, что пространство непубличного и не предполагает в принципе возможности выделиться, предъявить свою уникальность. Для этого пространства подобные действия — разрушительны.

«Всё, совершаемое публично может поэтому достичь совершенства, никогда не присущего никакой деятельности внутри приватного: превосходство характеризуется тем, что другие тут же налицо, и их присутствие требует специально для этой цели конституированного пространства, наряду с некой пространственно обставленной, создающей дистанцию формальностью; семейственно-свойское окружение людей, принадлежащих к нашим, не только никогда не смогло бы убедительно подтвердить превосходство, но оказалось бы прямо-таки подорвано стремлением выделиться из всех» [15,C.64]. Таким образом, Арендт полагает публичное пространство, как среду, условие для общественного и человеческого развития. Только то, что попадает в публичное пространство, имеет возможности развития; то же что выходит из публичного пространства в тень индивидуального развиваться перестаёт. Если в Новое время труд вошёл в пространство публичного — это позитивно сказалось на его развитии (разделении труда, диверсификации, инновациях и т.п.). И наоборот, индивидуальный поступок, ушедший в область приватного, явно проиграл в качестве[15,C.64-65].

Публичность указывает нам на два связанных, но всё же не тождественных, различающихся друг от друга феномена. Первый — феномен создания общей реальности (или действительности — это Арендт не различает) мира, феномен приданию мира реальности через публичность. Мир приобретает реальность через публичность. Публичность означает, «во-первых, что всё являющееся перед всеобщностью для всякого видно и гласно, так что его сопровождает максимальная открытость. Что нечто общее является и может быть воспринято и другими и нами самими как таковое, означает внутри человеческого мира принадлежность к действительности. В сравнении в реальностью, образующейся когда тебя видят и слышат, даже самые мощные силы нашей внутренней жизни — сердечные страсти, задушевные мысли, чувственные наслаждения — ведут какое-то неуверенное, тенеобразное существование, разве что, изменившись, как бы де-приватизируются и де-индивидуализируются и так преображаются, что находят для публичной явленности форму. … Предстояние других, которые видят, что мы видим, и слышат, что мы слышим, удостоверяет нам реальность мира и нас самих; и пусть вполне развившаяся интимность приватной внутренней жизни, которою мы обязаны Новому времени и упадку публичности, максимально расширила и обогатила диапазон субъективного чувствования и приватного ощущения, всё же эта новая интенсивность могла состояться лишь за счёт доверия к действительности мира и явившегося в нём человека» [15,C.66].

Второй феномен публичного пространства заключается в том, что оно задаёт нам «общий мир», который отличается от нашей приватной сферы [15,C.69]. «Мир тут скорее создание человеческих рук и собирательное понятие для всего того, что разыгрывается между людьми, что осязаемо выступает на передний план в созданном мире…. Мир связывает и разделяет тех, кому он общ. Публичное пространство, подобно общему нам миру, собирает людей и одновременно препятствует тому, чтобы мы так сказать спотыкались друг о друга»[15,C.69].

Это важное замечание по поводу возможности как связывания, так и разделения в общей при этом действительности. Эта действительность не однородна, как действительность экономическая, где единственным основанием являются деньги [15,C.75], а разнородна, она «возникает из одновременного присутствия бесчисленных аспектов и перспектив, в которых предстаёт общее и для которого никогда не может существовать усреднённого масштаба или знаменателя. Ибо хотя общий мир представляет общее для всех место собрания, однако все сходящиеся в нём каждый раз занимают тут разные позиции и местоположение одного так же не может совпасть с местоположением другого, как и местоположение двух предметов» [15,C.75]. Можно было бы говорить о том, что единство публичного пространства — это не столько единство представлений, сколько единство отношений, возможность которых как раз и задаётся разностью представлений, в том числе и на один и тот же объект [15,C.75]. Близок к такой точке зрения на феномен публичности и Н. Луман, когда он говорит о том, что только для очень простых сообществ достаточно, чтобы единство мира (и следующая за ним управляемость селекциями) обеспечивалась общей «конструкцией реальности». С усложнениями обществ, усложняется и дифференцируется то, что образует общий мир и пространство селекций [54,C.14]. Для мира с публичным пространством, утверждает Арендт, такое единство конструкции губительно: «общий мир исчезает, когда его видят уже только в одном аспекте, только в многообразии своих перспектив» [15,C.76].

В своём пределе — публичное пространство по Арендт (повторяемое ею вслед за Аристотелем) — это и есть пространство, где всё получает существование, что мы можем назвать бытиём. «Ибо лишь то, что всем предстаёт достоверным и правдоподобным, мы называем бытиём, и всё, что не заставило считаться с собой в такой явленности, приходит и уходит, как сон, остаётся лишённым реальности, будь оно даже интимнее и ближе нам, чем что-то выставленное на публичное обозрение» [15,C.264].

Вместе с этим публичное пространство — это не только бытие настоящего, но и прошлого и будущего. В публичности заложена возможность воспроизводства мира, его продолжения и его истории, поскольку публичность — это открытость не только в актуальном времени, но и разных времён. «Мир, в котором должно быть место для публичности, не может быть учреждён только для одного поколения и планироваться только для живущих; он должен превосходить долготу жизни смертных людей. Общее мира лежит вне нас самих, мы вступаем в него, когда рождаемся и оставляем его, когда умираем. Оно превосходит длительность нашей жизни в прошлое, равно как и в будущее. Оно тут было прежде, чем были мы, и переживёт наше краткое пребывание в нём. Мир мы имеем сообща не только с теми, кто с нами живёт, но также и с теми, кто был до нас, и с теми, кто придёт после нас» [15,C.72]. При этом публичность и открытость Арендт возводит в принцип возможности сохранения и продолжения мира, созданный в европейской культуре. «Но такой мир способен пережить уход поколений в нём только в той мере, в какой он публично открыт. В существе публичного заложено то, что оно способно вобрать в себя, сберечь сквозь столетия и сохранить в сиянии то, что смертные ищут спасти от природной гибели времён» [15,C.72-73]. В пределе, считает Арендт, публичность была порождена как ответ на вызов смерти и решение вопроса о бессмертии [15,C.73].

Арендт разбирает такую важную для публичного пространства проблему, как проблему входа в него и проблему управляемости публичного пространства. Как в силу видения многообразных перспектив, так и в силу того, что каждый деятельно, входящий в публичное пространство, входит в уже занятое другими деятелями публичное пространство, то это пространство ему становится неподконтрольно — в смысле традиционного менеджмента, но подконтрольно — в смысле участия и действия в истории. «Поскольку эта ткань межчеловеческих связей с её бесчисленными сталкивающимися намерениями и целями, дающими о себе знать, всегда уже существовала прежде, чем действие вообще тронулось с места, деятель практически никогда не может в чистоте осуществить цели, первоначально манившие его; но лишь поэтому — потому что действие сводится к вплетению собственной нити в ткань, которую не сам ты создал — оно может с такой, же естественностью выстраивать истории, с какой изготовление производит вещи и предметы» [15,C.241]. И само публичное пространство существует не только как открытые действия людей и описания (самоописания) этих действий, но и рассказанные о складывающихся историях в результате межчеловеческих связей. Этот концепт истории и создания истории, проводимый Арендт, опять-таки тесно сопрягается с современными технологиями аналитики публичного пространства, создания сценариев, сюжетов и метасюжетов [15,C.241-242].

VN:F [1.9.22_1171]
Rating: +8 (from 8 votes)